Портрет хирурга – доктор Изабель Сарфати, пластический хирург Института груди.

Я специализируюсь на хирургии молочной железы, а также в контексте рака молочной железы, в частности, на реконструкции молочной железы. Я занисаюсь медициной, чтобы делать пластические операции. Я с самого начала знала, что не хочу занимать терапией и не хочу напрямую сталкиваться с проблемами жизни и смерти, лечения и восстановления. Я хотела исправлять образ.

У меня сложилось впечатление, что мои коллеги спасают жизни, а я сохраняю внешний вид, и что не так уж бесполезно сохранять внешний вид. Конечно, не жизненно важно, но отношения, которые мы можем поддерживать с нашей внешностью, с тем, что мы видим, говорят нам, кто мы есть, и определенным образом диктуют нам, кто нам быть. В любом случае, это интерактивно, и, работая над внешним видом, мы меняем жизнь людей.

В каком-то смысле рак — это несчастный случай в жизни. Иногда это стоит груди, а некоторые больные даже называют это «укусом смерти», как будто смерть ужалила только сосок, а их оставила жить. Хирургическое исправление восстанавливает больше чем то, что исправлено, и это позволяет женщинам, когда они этого хотят, и это абсолютно ни к чему не обязывает, (правда, я очень хорошо понимаю всех тех, кто не перестраивается), но для тех, кто этого хочет, может позволить себе, когда встаешь утром, когда принимаешь душ, когда одеваешься, не обязательно думать о том, что произошло, не погружаться каждый раз в это непростое время своей жизни.

Это такое же оружие, как и прочие, оно не лучше всего остального. Одни женщины предпочитают работать над собой, принимая и допуская какие-то уродства, пороки развития или определенные несчастные случаи. Другие предпочитают заниматься внешним видом. На самом деле все работают над всем по-немногу, но иметь какую-то возможность очень важно, даже если ей не пользоваться.

Реконструкция груди – это мастерство. То есть это не творчество каждый раз, это просто навязанная форма. Я точно знаю, что я должна сделать, какой объем я хочу создать, как я хочу это сделать. Так что в этом смысле нет творчества, есть мастерство, потому что есть техника. Я делаю скульптуру из очень благородного материала, которым является человеческое тело. Я леплю женскую грудь.

Я чувствую себя гораздо ближе к плотнику, чем к Пикассо. Я чувствую близость к рестоврационному бизнесу. Когда я общаюсь с людьми, реставрирующими картины или антикварную мебель, у меня создается впечатление, что мы занимаемся одним и тем же. Когда я разговариваю с художниками, которые творят, я не очень-то чувствую, что делаю ту же работу, что и они.

Я хочу восстановить то, что я тоже вижу в жизни врачей, у меня такое впечатление, что когда пациенты говорят о своем враче, они не всегда понимают, что такое быть врачом. И я говорю об этом тем более свободно, что не считаю себя врачом. Я безгранично восхищаюсь теми, кто спасает жизни… В этом много восхищения и много боли за них.

Я работаю с онкологами, и меня впечатляет жестокость воздействия рака на пациентов, и что не ново… и на врачей. Я понимаю, сколько боли они испытывают, проводя день, заботясь о людях, попавших в трудную ситуацию. Мы не выходим невредимыми из консультации, из такого дня. Я впечатлена психологической вовлеченностью и последствиями в жизни онкологов, связанными с их профессией.

Наоборот, вместо того, чтобы очерстветь, они добровольно все больше и больше вовлекаются в эти отношения, сопереживания, терпеливую поддержку, они все больше и больше привязываются к своим пациентам, и это их тяготит. А я нахожусь на своего рода перекрестке, где у меня создается впечатление, что я восстанавливаю пациентов, которые приходят ко мне, немного заботясь об онкологах, с которыми я работаю, пытаясь сделать их жизнь мягче, приятнее, пытаясь облегчить их рабочую среду, и я думаю, что это важная позиция. Для меня важно облегчить жизнь людей, врачей и пациентов.